Ещё один сайт про стихи. И он вам понравится.
Федерико Гарсиа Лорка
Гирлянду роз! Быстрей! Я умираю. Сплетай и пой! Сплетай и плачь над нею! Январь мой ночь от ночи холоднее, и нет потемкам ни конца ни краю. Где звездами цветет земля сырая между твоей любовью и моею, там первоцветы плачутся кипрею и круглый год горят, не отгорая. Топчи мой луг, плыви моей излукой и свежей рапы …
Мне так страшно рядом с мертвою листвою, страшно рядом с полем, влажным и бесплодным; если я не буду разбужен тобою, у меня останешься ты в сердце холодном. Чей протяжный голос вдали раздается? О любовь моя! Ветер в окна бьется. В твоем ожерелье блеск зари таится. Зачем ты покидаешь меня в пути далеком? Ты уйдешь — …
Любовь до боли, смерть моя живая, жду весточки — и дни подобны годам. Забыв себя, стою под небосводом, забыть тебя пугаясь и желая. Ветра и камни вечны. Мостовая бесчувственна к восходам и заходам: И не пьянит луна морозным медом глубин души, где темень гробовая. Но за тебя шел бой когтей и лилий, звериных смут и …
Ты знать не можешь, как тебя люблю я, — ты спишь во мне, спокойно и устало. Среди змеиных отзвуков металла тебя я прячу, плача и целуя. Тела и звезды грудь мою живую томили предрешенностью финала, и злоба твои крылья запятнала, оставив грязь, как метку ножевую. А по садам орда людей и ругней, суля разлуку, скачет …
Кристаллизованным небом вызрело тело граната. (Зерна — янтарные звезды, пленки — подобья заката.) Небо его иссушилось, в лапище времени лежа, кажется старческой грудью в желтом пергаменте кожи. И стал черенком лампадки сосок, чтоб светить прохожим. Плод этот — крошечный пчельник, кровью наполнены соты. Женские губы, как пчелки, строят всегда их с охотой. Не потому ли …
Колокол чистозвонный в ритме креста и распятья одевает раннее утро париком из туманов белых и струями тихого плача. А старый мой друг тополь, перепутанный соловьями, давно считает мгновенья, чтоб в траву опустить ветки прежде еще, чем осень его золотить станет. Но глаз моих две опоры ему не дают гнуться. Старый тополь, помедли! Не чувствуешь, как …
Сгибаются тонкие ветки под ногами девочки жизни. Сгибаются тонкие ветки. В руках ее белых зеркало света, на лбу ее нежном сияние утра. Сгибаются тонкие ветки. В сумерках черных она заблудилась и плачет росою, пленница ночи. Сгибаются тонкие ветки.
— Если ты услышишь: плачет горький олеандр сквозь тишину, что ты сделаешь, любовь моя? — Вздохну. — Если ты увидишь, что тебя свет зовет с собою, уходя, что ты сделаешь, любовь моя? — Море вспомню я. — Если под оливами в саду я скажу тебе: «Люблю тебя», — что ты сделаешь, любовь моя? — Заколю …
Лола Лола стирает пеленки, волосы подколов. Взгляд ее зелен-зелен, голос ее — лилов. Ах, под оливой была я счастливой! Рыжее солнце в канаве плещется около ног, а на оливе воробушек пробует свой голосок. Ах, под оливой была я счастливой! Когда же у Лолы мыла измылится весь кусок, ее навестят торерильо. Ампаро Ампаро! В белом платье …
Земля и небо, извечный угол (а биссектрисой пусть ветер будет). Дорога и небо, гигантский угол (а биссектрисой желанье будет).
Кордова. Одна на свете. Конь мой пегий, месяц низкий, за седлом лежат оливки. Хоть известен путь, а все же не добраться мне до Кордовы. Над равниной, вместе с ветром, — конь мой пегий, месяц красный. И глядит мне прямо в очи смерть с высоких башен Кордовы. Ай, далекая дорога! Мчится конь, не зная страха. Я …
Гармония ночи глубокой разрушена грубо луной ледяной и сонной, взошедшей угрюмо. О жабах — ночей муэдзинах — ни слуху ни духу. Ручей, в камыши облаченный, ворчит что-то глухо. В таверне молчат музыканты. Не слышно ни звука. Играет звезда под сурдинку над зеленью луга. Уселся рассерженный ветер горе на уступы, и Пифагор, здешний тополь, столетнюю руку …
Звезды ни с кем не помолвлены. Ни с кем! А такие красивые! Они ждут поклонника, чтоб он их отвез в их Венецию, идеально счастливую. Они каждую ночь подходят к решеткам оконным — тысяча этажей на небе! — и подают сигналы влюбленным в морях темноты, где сами тонут. Но, девушки, подождите, чтоб я умер, и утром, …
Лунная заводь реки под крутизною размытой. Сонный затон тишины под отголоском-ракитой. И водоем твоих губ, под поцелуями скрытый.
I. Город Сомкнулся лес столетний над городком, но сам тот лес столетний растет на дне морском. Посвистывают стрелы и там и тут. И в зарослях кораллов охотники бредут. Над новыми домами гул сосен вековой с небесной синевою, стеклянной и кривой. II. Коридор Поутру из коридора выходили два сеньора. (Небо молодое. Светло-золотое.) …Два сеньора ходят мимо. …
Пергаментною луною Пресьоса звенит беспечно, среди хрусталей и лавров бродя по тропинке млечной. И, бубен ее заслыша, бежит тишина в обрывы, где море в недрах колышет полуночь, полную рыбы. На скалах солдаты дремлют в беззвездном ночном молчанье на страже у белых башен, в которых спят англичане. А волны, цыгане моря, играя в зеленом мраке, склоняют …
Горька позолота пейзажа. А сердце слушает жадно. И сетовал ветер, окутанный влажной печалью: — Я плоть поблекших созвездий и кровь бесконечных далей. Я краски воспламеняю в дремотных глубинах, я взглядами весь изранен ангелов и серафимов. Тоскою и вздохами полнясь, бурлит во мне кровь и клокочет, мечтая дождаться триумфа любви бессмертно-полночной. Я в сгустках сердечной скорби, …
Наивная баллада I Нынче ночью прошел Сант-Яго по светлым дорожкам неба. Это дети, смеясь, рассказали тоненьким струйкам речки. Далеко ли небесный странник держит путь по бескрайним тропинкам? Он едет заре навстречу на коне, что белее снега. Дети-крошки, резвитесь на воле, раскидайте свой смех по ветру! Мой сосед рассказал про Сант-Яго и про двести рыцарей храбрых …
Шепчет вечер: «Я жажду тени!» Молвит месяц: «Звезд ярких жажду!» Жаждет губ хрустальный родник, и вздыхает ветер протяжно. Жажду благоуханий и смеха, песен я жажду новых без лун, и без ирисов бледных, и без мертвых любовей. Песни утренней, потрясающей грядущего заводи тихие. И надеждою наполняющей рябь речную и мертвую тину. Песни солнечной и спокойной, исполненной …
Безмолвье мирта и мела. И мальвы в травах ковровых. Она левкой вышивает на желтой ткани покрова. Кружится свет семиперый над серою сетью лампы. Собор, как медведь цыганский, ворчит, поднимая лапы. А шьет она так красиво! Склонись над иглой в экстазе, всю ткань бы она покрыла цветами своих фантазий! Какие банты магнолий в росинках блесток стеклянных! …
Лучники Дорогами глухими идут они в Севилью. К тебе, Гвадалквивир. Плащи за их плечами — как сломанные крылья. О мой Гвадалквивир! Из дальних стран печали идут они веками. К тебе, Гвадалквивир. И входят в лабиринты любви, стекла и камня. О мой Гвадалквивир! Ночь Светляк и фонарик, свеча и лампада… Окно золотистое в сумерках сада колышет …
Цикада! Счастье хмельной от света умереть на постели земной. Ты проведала от полей тайну жизни, завязку ее и развязку. И старая фея, та, что слыхала рожденье корней, схоронила в тебе свою сказку. Цикада! Это счастье и есть — захлебнуться в лазурной крови небес. Свет — это бог. Не затем ли проделана солнцем дыра, чтоб мог …
Отрывки Впечатанная в сумрак трехгранная олива, и треугольный профиль взметнувшая волна… И розовое небо на западе залива напряжено, как будто купальщика спина. Дельфин проделал «мостик», резвясь в воде вечерней, и крылья расправляют, как птицы, корабли. Далекий холм сочится бальзамом и свеченьем, а лунный шар неслышно отчалил от земли. У пристани матросы запели на закате… Шумит …
Вся мощь огня, бесчувственного к стонам, весь белый свет, одетый серой тенью, тоска по небу, миру и мгновенью и новый вал ударом многотонным. Кровавый плач срывающимся тоном, рука на струнах белого каленья и одержимость, но без ослепленья, и сердце в дар — на гнезда скорпионам. Таков венец любви в жилище смуты, где снишься наяву бессонной …
И тополя уходят, но след их озерный светел. И тополя уходят, но нам оставляют ветер. И ветер умолкнет ночью, обряженный черным крепом. Но ветер оставит эхо, плывущее вниз по рекам. А мир светляков нахлынет – и прошлое в нем потонет. И крохотное сердечко раскроется на ладони.
Есть души, где скрыты увядшие зори, и синие звезды, и времени листья; есть души, где прячутся древние тени, гул прошлых страданий и сновидений. Есть души другие: в них призраки страсти живут. И червивы плоды. И в ненастье там слышится эхо сожженного крика, который пролился, как темные струи, не помня о стонах и поцелуях. Души моей …
Деревце, деревцо к засухе зацвело. Девушка к роще масличной шла вечереюшим полем, и обнимал ее ветер, ветреный друг колоколен. На андалузских лошадках ехало четверо конных, пыль оседала на куртках, на голубых и зеленых. «Едем, красавица, в Кордову!» Девушка им ни слова. Три молодых матадора с горного шли перевала, шелк отливал апельсином, сталь серебром отливала. «Едем, …
Мерседес, мертвой Ты не дышишь, уснувши. Из дубовых досок твоя лодка на суше. Спи, принцесса страны нездешней. Твое тело белеет в ночи кромешной. Твое тело, как земля, ледяное. Спи. Проходит рассвет стороною. Ты уплываешь, уснувши. Из тумана и сна твоя лодка на суше.
Как улитка отправилась путешествовать и кого она встретила в пути Воздух тихого утра как-то по-детски нежен, протягивают деревья руки свои к земле. Колеблющимся туманом покрылись поля и посевы, и в воздухе ткут шелковинки пауки для своих сетей — сверкающие дорожки на голубом стекле. А рядом, под тополями, ручей, напевая песню, по зеленой траве бежит, и …
Я чувствую, как в жилах у меня, расплавив сердце раскаленной страстью, струится ток багряного огня. Так погаси же, женщина, пожар. Ведь если в нем все выгорит дотла, одна зола взойдет на пепелище, одна зола…
День пролетает мимо. Ночь непоколебима. День умирает рано. Ночь — за его крылами. День посреди бурана. Ночь перед зеркалами.
Любовь моя, цвет зеленый. Зеленого ветра всплески. Далекий парусник в море, далекий конь в перелеске. Ночами, по грудь в тумане, она у перил сидела — серебряный иней взгляда и зелень волос и тела. Любовь моя, цвет зеленый. Лишь месяц цыганский выйдет, весь мир с нее глаз не сводит — и только она не видит. Любовь …
Мирты. (Глухой водоем.) Вяз. (Отраженье в реке.) Ива. (Глубокий затон.) Сердце. (Роса на зрачке.)
* * * Суха земля, тиха земля ночей безмерных. (Ветер в оливах, ветер в долинах.) Стара земля дрожащих свечек. Земля озер подземных. Земля летящих стрел, безглазой смерти. (Вихрь в полях, ветерок в тополях.) Селенье На темени горном, на темени голом — часовня. В жемчужные воды столетние никнут маслины. Расходятся люди в плащах, а на башне …
От Кадиса до Гибралтара дорога бежала. Там все мои вздохи море в пути считало. Ах, девушка, мало ли кораблей в гавани Малаги! От Кадиса и до Севильи сады лимонные встали. Деревья все мои вздохи в пути считали. Ах, девушка, мало ли кораблей в гавани Малаги! От Севильи и до Кармоны ножа не достанешь. Серп месяца …
У соловья на крылах влага вечерних рос, капельки пьют луну, свет ее сонных грез. Мрамор фонтана впитал тысячи мокрых звезд и поцелуи струй. Девушки в скверах «прощай» вслед мне, потупя взгляд, шепчут. «Прощай» мне вслед колокола говорят. Стоя в обнимку, деревья в сумраке тают. А я, плача, слоняюсь по улице, нелеп, безутешен, пьян печалью де …
По берегу к броду пойдем мы безмолвно взглянуть на подростка, что бросился в волны. Воздушной тропою, безмолвно, пока его в океан не умчала река. Душа в нем рыдала от раны несносной, баюкали бедную травы и сосны. Луна над горою дожди разметала, и лилии повсюду она разбросала. У бледного рта, что улыбкою светел, камелией черной качается …
Есть в дожде откровенье — потаенная нежность. И старинная сладость примиренной дремоты, пробуждается с ним безыскусная песня, и трепещет душа усыпленной природы. Это землю лобзают поцелуем лазурным, первобытное снова оживает поверье. Сочетаются Небо и Земля, как впервые, и великая кротость разлита в предвечерье. Дождь — заря для плодов. Он приносит цветы нам, овевает священным дуновением …
Луна вонзается в море длинным лучистым рогом. Зеленый и серый единорог, млеюший и потрясенный. Небо по воздуху, словно лотос огромный, плывет. (И ты проходишь одна в последнем сумраке ночи.)
Сон навсегда исчез, навек развеян! В дождливый этот вечер всем сердцем я измерил трагедию осенних рыдающих деревьев. О тихую печаль предсмертного смиренья мой голос раздробился. Сон навсегда исчез, навек развеян! Навек! О боже! Снег ложится — беспредельный — на бездорожье жизни моей, и оробело, чтобы застыть и сгинуть, уходит заблужденье. Вот и вода внушает: сон …