Ещё один сайт про стихи. И он вам понравится.
Жаждешь узреть — это необходимо — (необходимо? зачем? почему?) — жаждешь узреть и собрать воедино все, что известно уму твоему. Жаждешь, торопишься, путаешь, боже, вот сколько нужно: глаза, голоса, горе… а радости? Радости тоже! Радости, шалости и чудеса! Жаждешь и думаешь: помню ль? могу ли? Вечер в Риони, клонящий к слезам солнцем и свадьбою: «Лиде»… …
С гор и холмов, ни в чем не виноватых, к лугам спешил я, как учил ручей. Мой голос среди троп замысловатых служил замысловатости речей. Там, над ручьем, сплеталась с веткой ветка, как если бы затеяли кусты от любопытства солнечного света таить секрет глубокой темноты. Я покидал ручей: он ведал средство мои два слова в лепет …
Ты говоришь — не надо плакать. А может быть, и впрямь, и впрямь не надо плакать — надо плавать в холодных реках. Надо вплавь одолевать ночную воду, плывущую из-под руки, чтоб даровать себе свободу другого берега реки. Недаром мне вздыхалось сладко в Сибири, в чистой стороне, где доверительно и слабо растенья никнули ко мне. Как …
Склон Удзо высокой луной осиян. Что там происходит? Размолвка, помолвка у соловьев? Как поют, Тициан! Как майская ночь неоглядна, Паоло! Вином не успел я наполнить стакан, не вышло! Моими слезами он полом. Во здравье, Паоло! За жизнь, Тициан! Я выжил! Зачем, Тициан и Паоло? Вином поминальным я хлеб окропил, но мне ваших крыл не вернуть …
На берегу то ль ночи, то ли дня, над бездною юдоли, полной муки, за то, что не отринули меня, благодарю вас, доли и дудуки. Мои дудуки, саламури, стон исторгшие, и ты, веселый доли, взывают к вам вино, и хлеб, и соль: останьтесь в этом одиноком доме. Зачем привычка к старости стара, в что за ветер …
Чужой страны познал я речь, и было в ней одно лишь слово, одно — для проводов и встреч, одно — для птиц и птицелова. О Тийю! Этих двух слогов достанет для «прощай» ;и «здравствуй», в них — знак немилости, и зов, п «не за что», и «благодарствуй»… О Тийю! В слове том слегка будто посвистывает …
Погрезим о морском просторе! Там синь, сиянье, там весна. Хоть в сне чужом увидеть море — и то заманчиво весьма. А вот и добрый друг растений, жарой полуденной томим. Он, кажется, и сам растерян, что снится именно таким. Зачем он согласился сняться? Ах, беспокойство, маета! Причем здесь лошадь и возница? И форм античных чистота?
Твой дои, не ведая беды, меня встречал и в щеку чмокал. Как будто рыба из воды, сервиз выглядывал из стекол. И пес выскакивал ко мне, как галка маленький, орущий, и в беззащитном всеоружьи торчали кактусы в окне. От неурядиц всей земли я шла озябшим делегатом, и дом смотрел в глаза мои и добрым был и …
Только степи и снег. Торжество белизны совершенной. И безвестного путника вдруг оборвавшийся след. Как отважился он фамильярничать с бездной вселенной? В чем разгадка строки, ненадолго записанной в снег? Иероглиф судьбы, наделенный значением крика, — человеческий след, уводящий сознанье во тьму… И сияет пространство, как будто открытая книга, чья высокая мудрость Вовеки невнятна уму.
Странный гость побывал у меня в феврале. Снег занес, мою крышу еще — в январе, предоставив мне замкнутость дум и деяний. Я жила взаперти, как огонь в фонаре или как насекомое, что в янтаре уместилось в простор тесноты идеальной. Странный гость предо мною внезапно возник, и тем более странен был этот визит, что снега мою …
Как мило все было, как странно. Луна восходила, и Анна печалилась и говорила: — Как странно все это, как мило. В деревьях вблизи ипподрома — случайная сень ресторана. Веселье людей. И природа: луна, и деревья, и Анна. Вот мы — соучастники сборищ. Вот Анна — сообщник природы, всего, с чем вовеки не споришь, лишь смотришь …
Что сделалось? Зачем я не могу, уж целый год не знаю, не умею слагать стихи и только немоту тяжелую в моих губах имею? Вы скажете — но вот уже строфа, четыре строчки в ней, она готова. Я не о том. Во мне уже стара привычка ставить слово после слова. Порядок этот ведает рука. Я не …
Что делает весна с владениями роз? Ей хочется заботой их порадовать. Шиповник медленный свой замечает рост, и начинают веточки подрагивать. Как голосят влюбленные пернатые над каждою лужайкой и тропой! А вот цветы, поникшие, примятые, перемешанные с травой. Их, верно, парни девушкам дарили. У тех же, видно, помыслы свои: они сбегают весело в долины, где новые …
Октябрь. Зимы и лета перепалка. Как старый фолиант без переплета- потрепанная ветром ветхость парка. И вновь ко мне взывает перепелка Зовет: — Приди, губитель мой родимый. Боюсь я жить в моем пустынном поле. Охотник милосердный и ретивый, верши судьбу моей последней боли. Но медлю я в ночи благословенной, украшенной созвездьями и тишью. И безнадежно длится …
Я не скрипеть прошу калитку, я долго около стою. Я глажу тонкую калину по загорелому стволу. И, притаясь в листве веселой, смеюсь тихонько в кулаки. Вот он сидит, мой друг высокий, и починяет башмаки. Смешной, с иголкою и с дратвой, еще не знает ничего, а я кричу свирепо: «Здравствуй!» — и налетаю на него. А …
Этот ад, этот сад, этот зоо — там, где лебеди и зоосад, на прицеле всеобщего взора два гепарда, обнявшись, лежат. Шерстью в шерсть, плотью в плоть проникая, сердцем втиснувшись в сердце — века два гепарда лежат. О, какая, два гепарда, какая тоска! Смотрит глаз в золотой, безвоздушный, равный глаз безысходной любви. На потеху толпе простодушной …
О, как дожди в то лето лили! А я бежал от нас двоих. Я помню мертвенные лики старух молящихся, до них — о, не было до них мне дела, их вид меня не поражал. Я помню лишь, как ты глядела, как улыбалась… Я бежал! И здесь, в старинной Мцхете вещей, смеялся я, от солнца слеп, …
Как вникал я в твое многолетие, Мцхета. Прислонившись к тебе, ощущал я плечом мышцы трав и камней, пульсы звука и цвета, вздох стены, затрудненный огромным плющом. Я хотел приобщить себя к чуждому ритму всех старений, столетий, страстей и смертей. Но не сведущий в этом, я звал Серафиту, умудренную возрастом звезд и детей. Я сказал ей: …
Эти склоны одела трава. Сколько красок сюда залетело! А меня одолели слова. Слово слабой душой завладело. Как все желто, бело и красно! Знать, и мак свою силу здесь тратил. Как понять пестроту? Все равно! Погляди и забудь, о читатель. Нет, и бог не расстелет ковра одноцветного, не расписного. Я лелеял и помнил слова, но не …
Опять нет снега у земли. Снег недоступен » диковин. Приемлю солнцепек зимы, облокотись о подоконник. Дымы из труб — как словеса, чей важный смысл-абракадабра, и голубые небеса дивятся странности подарка. Я даровал бы крышам снег, будь я художник иль природа, — иначе совершенства нет в пейзаже с тенью дымохода.
Этот день — как зима, если осень причислить к зиме, и продолжить весной, и прибавить холодное лето. Этот день — словно год, происходит и длится во мне, и конца ему нет. О, не слишком ли долго все это? Год и день, равный году. Печальная прибыль седин. Развеселый убыток вина, и надежд, и отваги. Как не …
Шел дождь-это чья-то простая душа пеклась о платане, чернеющем сухо. Я знал о дожде. Но чрезмерность дождя была впечатленьем не тела, а слуха. Не помнило тело про сырость одежд, но слух оценил этой влаги избыток. Как громко! Как звонко! Как долго! О, где ж спасенье от капель, о землю разбитых! Я видел: процессии горестный горб …
Чего, чего же хочет тута? Среди ветвей ее темно. Она поскрипывает туго, как будто просится в окно. Она вдоль дома так и ходит, след оставляет на траве. Она меня погладить хочет рукой своей- по голове. О тута, нужно в дом проникнуть и в темноте его пропасть, и всей корой ко мне приникнуть, и всей листвой …
За то, что девочка Настасья добро чужое стерегла, босая бегала в ненастье за водкою для старика, — ей полагался бог красивый в чертоге, солнцем залитом, щеголеватый, справедливый, в старинном платье золотом. Но посреди хмельной икоты, среди убожества всего две почерневшие иконы не походили на него. За это — вдруг расцвел цикорий, порозовели жемчуга, и раздалось, …
Долгой жизни тебе, о фиалка! Твоим синим и милым глазам. Чтобы ветром тебя не сразило! Чтобы градом тебя не задело! Чтоб тебя не ушибли ногой!
…И ныне помню этот самолет и смею молвить: нет, я не был смелым. Я не владел своим лицом и телом. Бежал я долго, но устал и лег. Нет, не имел я твердости колен, чтоб снова встать. Пустой и одинокий, я все лежал, покуда взрыв высокий землей чернел и пламенем алел. … Во мне скрестились холод …
Потом я вспомню, что была жива, зима была, и падал снег, жара стесняла сердце, влюблена была — в кого? во что? Был дом на Поварской (теперь зовут иначе)… День-деньской, ночь напролет я влюблена была — в кого? во что? В тот дом на Поварской, в пространство, что зовется мастерской художника. Художника дела влекли наружу, в …
Опять четвертый час. Да что это, ей-богу! Ну, что, четвертый час, о чём поговорим? Во времени чужом люблю свою эпоху: тебя, мой час, тебя, веселый кофеин. Сообщник-гуща, вновь твой черный чертик ожил. Ему пора играть, но мне-то — спать пора. Но угодим — ему. Ум на него помножим — и то, что обретем, отпустим до …
Объятье — вот занятье и досуг. В семь дней иссякла маленькая вечность. Изгиб дороги — и разъятье рук. Какая глушь вокруг, какая млечность. Здесь поворот — но здесь не разглядеть От Паршина к Тарусе поворота. Стоит в глазах и простоит весь день Все-белизны сплошная поволока. Даль — в белых нетях, близь — не глубока, Она …
Последний день живу я в странном доме, чужом, как все дома, где я жила. Загнав зрачки в укрытие ладони, прохлада дня сияет, как жара. В красе земли — беспечность совершенства. Бела бумага. Знаю, что должна Блаженствовать я в этот час блаженства. Но вновь молчит и бедствует душа.
Мне говорят: который год в твоем дому идет ремонт, и, говорят, спешит народ взглянуть на бодрый ход работ. Какая вновь взята Казань и в честь каких побед и ран встает мучительный глазам цветастый азиатский храм? Неужто столько мастеров ты утруждаешь лишь затем, созвав их из чужих сторон, чтоб тень мою свести со стен? Да не …
Когда б я не любил тебя — угрюмым, огромным бредом сердца и ума, — я б ждал тебя, и предавался думам, н созерцал деревья и дома. Я бы с родней досужей препирался, и притворялся пьяницей в пивной, и алгебра ночного преферанса клубилась бы и висла надо мной. Я полюбил бы тихие обеды в кругу семьи, …
Завиден мне полет твоих колес, о мотороллер розового цвета! Слежу за ним, не унимая слез, что льют без повода в начале лета. И девочке, припавшей к седоку с ликующей и гибельной улыбкой, кажусь я приникающей к листку, согбенной и медлительной улиткой. Прощай! Твой путь лежит поверх меня и меркнет там, в зеленых отдаленьях. Две радуги, …
Вот я стою — ни женщина, ни девочка, и ветер меня гладит по плечам. Я — маленькая, маленькая веточка. Садовник, утоли мою печаль. Садовник, заслони меня от ветра: мои он разоряет лепестки. Что сделаю я — маленькая ветка? Ведь у меня ни слова, ни руки. О, подойди, скажи: не солгала ты, ты — маленькая веточка, …
Он ждал возникновенья своего из чащ небытия, из мглы вселенной. Затем он ждал — все ж этому вело то юности, то зрелости степенной. Печально ждал спасенья от любви, затем спасенья от любви печальной. Хвалы людей и власти над людьми он ждал, словно удачи чрезвычайной. Когда он умер, он узнал про смерть, что только в ней …
Он и она Каков? — Таков: как в Африке, курчав и рус, как здесь, где вы и я, где север. Когда влюблен — опасен, зол в речах. Когда весна — хмур, нездоров, рассеян. Ужасен, если оскорблен. Ревнив. Рожден в Москве. Истоки крови — родом из чуждых пекл, где закипает Нил. Пульс — бешеный. Куда там …
Дождь в лицо и ключицы, и над мачтами гром. Ты со мной приключился, словно шторм с кораблем. То ли будет, другое… Я и знать не хочу — разобьюсь ли о горе, или в счастье влечу. Мне и страшно, и весело, как тому кораблю… Не жалею, что встретила. Не боюсь, что люблю.
Там в море паруса плутали, и, непричастные жаре, медлительно цвели платаны и осыпались в ноябре. И лавочка в старинном парке бела вставала и нема, и смутно виноградом пахли грузинских женщин имена. Они переходили в лепет, который к морю выбегал и выплывал, как черный лебедь, и странно шею выгибал. Смеялась женщина Ламара, бежала по камням к …
Я вам клянусь: я здесь бывала! Бежала, позабыв дышать. Завидев снежного болвана, вздыхала, замедляла шаг. Непрочный памятник мгновенью, снег рукотворный на снегу, как ты, жива на миг, а верю, что жар весны превозмогу. Бесхитростный прилив народа к витринам — празднество сулил. Уже Никитские ворота разверсты были, снег валил. Какой полет великолепный, как сердце бедное неслось …
За что мне все это? Февральской теплыни подарки, поблажки небес: то прилив, то отлив снегопада. То гляну в окно: белизна без единой помарки, то сумерки выросли, словно растения сада. Как этого мало, и входит мой гость ненаглядный. Какой ты нарядный, а мог оборванцем скитаться. Ты сердцу приходишься братом, а зренью — наградой. О, дай мне …