Эмиль Верхарн - Крестьяне: читать стих, текст стихотворения поэта классика

Эмиль Верхарн — Крестьяне

Перевод. Г. Шенгели

Работники (их Грез так приторно умел
Разнежить, краскою своей воздушной тронув
В опрятности одежд и в розовости тел,
Что, кажется, они средь сахарных салонов
Начнут сейчас шептать заученную лесть) —
Вот они, грязные и грубые, как есть.

Они разделены по деревням; крестьянин
Соседнего села — и тот для них чужой;
Он должен быть гоним, обманут, оболванен,
Обобран: он им враг всегдашний, роковой.
Отечество? О нет! То выдумка пустая!
Оно берет у них в солдаты сыновей,
Оно для них совсем не та земля родная,
Что их труду дарит плод глубины своей.
Отечество! Оно неведомо равнинам.
Порой там думают о строгом короле,
Что в золото одет, как Шарлемань, и в длинном
Плаще своем сидит с короной на челе;
Порой — о пышности мечей, щитов с гербами,
Висящих по стенам в разубранных дворцах,
Хранимых стражею, чьи сабли — с темляками…

Вот все, что ведомо о власти там, в полях,
Что притуплённый ум крестьян постигнуть в силах.
Они бы в сапогах сквозь долг, свободу, честь
Шагали напролом, — но страх окостенил их.
И можно мудрость их в календаре прочесть.
А если города на них низвергнут пламя —
Свет революции, — их проницает страх,
И все останутся они средь гроз рабами,
Чтобы, восстав, не быть поверженными в прах,

1

Направо, вдоль дорог, избитых колеями,
С хлевами спереди и лугом позади,
Присели хижины с омшенными стенами,
Что зимний ветер бьет и бороздят дожди.
То фермы их. А там — старинной церкви башня,
Зеленой плесенью испятнанная вкруг;
И дальше, где навоз впивает жадно пашня,
Где яростно прошел ее разъявший плуг,—
Землица их. И жизнь простерлась, безотрадна,
Меж трех свидетелей их грубости тупой,
Что захватили в плен и держат в луже смрадной
Их напряженный труд, безвестный и немой.

2

Они безумствуют, поля обсеменяя,
Под градом мартовским, что спины им сечет.
И летом, средь полей, где, зыблясь, рожь густая
Глядит в безоблачный и синий небосвод, —
Они опять в огне, дней долгих и жестоких
Склоняются, серпом блестя средь спелых нив;
Струится пот по лбам вдоль их морщин глубоких
И каплет, кожу рук до мяса напоив,
А полдень уголья бросает им на темя,
И зной так яростен, что сохнут на полях
Хлеба, а сонный скот, слепней влачащий бремя,
Мычит, уставившись на солнце в небесах.
Приходит ли ноябрь с протяжной агонией,
Рыдая и хрипя в кустарнике густом, —
Ноябрь, чей долгий вой, чьи жалобы глухие
Как будто кличут смерть, — и вот они, трудом
Опять согбенные, готовясь к жатве новой
Под небом, взбухнувшим от туч, несущих дождь,
Под ветром — роются в земле полей суровой
Иль просеку ведут сквозь чащу сонных рощ, —
И вянут их тела, томясь и изнывая;
Им, юным, полным сил, спины не разогнуть;
Зима, их леденя, и лето, их сжигая,
Увечат руки им и надрывают грудь.
Состарившись, влача груз лет невыносимый,
Со взором пепельным, с надломленной спиной,
С печатью ужаса на лицах, словно дымы,
Они уносятся свирепою грозой.
Когда же смерть им дверь свою откроет, каждый
Их гроб, спускаясь в глубь размякшую земли,
Скрывает, кажется, скончавшегося дважды.

3

Когда роится снег и в снеговой пыли
Бьет небеса декабрь безумными крылами,
В лачугах фермеров понурый ряд сидит,
Считая, думая. Убогой лампы пламя
Вьет струйку копоти. Какой унылый вид!
Семья за ужином. Везде — лохмотьев груда.
Объедки детвора глотает второпях;
Худой петух долбит облизанное блюдо;
Коты костистые копаются в горшках;
Из прокаженных стен сочится мразь; в камине
Четыре головни сомкнули худобу,
И тускло светится их жар угарно-синий,
И дума горькая у стариков на лбу.
Хотя они весь год трудились напряженно,
Избыток лучших сил отдав земле скупой,
Хотя сто лет землей владели неуклонно, —
Что толку: будет год хороший иль дурной,
А жизнь их, как и встарь, граничит с нищетою.
И это их сердца не устает глодать,
И злобу, как нарыв, они влачат с собою —
Злость молчаливую, умеющую лгать.
Их простодушие в себе скрывает ярость:
Лучится ненависть в их ледяных зрачках;
Клокочет тайный гнев, что молодость и старость
Страданья полные, скопили в их сердцах.
Барыш грошовый им так люб, они так жадны;
Бессильные трудом завоевать успех,
Они сгибаются под скаредностью смрадной;
Их ум неясен, слаб, он мелочен у всех,
И не постичь ему явлений грандиозных,
И мнится: никогда их омраченный взор
Не подымался ввысь, к огням закатов грозных,
Багряным озером пролившихся в простор.

4

Но дни лихих кермесс они встречают пиром,
Все, даже скареды. Их сыновья идут
Туда охотиться за самками. И жиром
Пропитанный обед, приправы грузных блюд
Солят гортани им, напиться призывая.
Толкутся в кабачках, кричат наперебой,
Дерутся, челюсти и скулы сокрушая
Крестьянам ближних сел, которые порой
Влепляют поцелуй иной красотке местной,
Имущество других стараясь утащить.

Все, что прикоплено, пригоршней полновесной
Швыряют, чтоб пьянчуг на славу угостить.
И те, чья голова покрепче, горделиво,
С осанкой королей, глотают разом жбан —
Один, другой, еще! — клубящегося пива.
Им в лица бьет огонь, вокруг густой туман.
Глаза кровавые и рот, блестящий салом,
Сверкают, словно медь, во мраке от луча.
Пылает оргия. На тротуаре впалом
Кипит и пенится горячая моча.
Валятся пьяницы, споткнувшись вдруг о кочку;
Другие вдаль бредут, стараясь не упасть.
И праздничный припев горланят в одиночку,
Смолкая, чтоб икнуть иль выблеваться всласть.
Оравы крикунов сбиваются кружками
На главной площади, и парни к девкам льнут,
Облапливают их, в них тычась животами,
Им шеи жирные звериной лаской жгут,
И те брыкаются, свирепо отбиваясь.
В домах же, где висит у низких потолков
Угрюмый, серый чад, где пот, распространяясь
Тяжелым запахом от грязных тюфяков,
Осел испариной на стеклах и кувшинах, —
Там пар танцующих толчется тесный ряд
Вдоль расписных столов и шатких лавок длинных,
И стены, кажется, от топота трещат.
Там пьянство, яростней и исступленней вдвое,
Топочет, вопиет и буйствует сквозь вой
Петушьих, тонких флейт и хриплый стон гобоя.
Подростки щуплые, пуская дым густой,
Старухи в чепчиках, детины в синих блузах —
Все скачут, мечутся в безумной плясовой,
Икают. Каждый миг рои пьянчуг кургузых,
Сейчас ввалившихся, вступают в грузный строй
Кадрили, что точь-в-точь напоминает драку,
И вот тогда всего отчаянней орут,
И каждый каждого пинает, как собаку,
В готовности поднять на самых близких кнут.
Безумствует оркестр, нестройный шум удвоя
И воплями покрыв ревущий гомон ссор;
Танцуют бешено, без лада и без строя;
Там — попритихли, пьют, глуша вином задор.
И тут же женщины пьянеют, горячатся,
Жестокий плотский хмель им зажигает кровь,
И в этой буре тел, что вьются и клубятся,
Желанья пенятся, и видно вновь и вновь,
Как парни с девками, сшибаясь, наступая,
Обороняясь, мчат свой исступленный пляс,
Кричат, беснуются, толкаясь и пылая,
Мертвецки пьяные, валятся и подчас
Переплетаются какой-то дикой пряжей
И, с пеною у губ, упорною рукой
Свирепо платья мнут и потрошат корсажи.
И парни, озверев, так поддают спиной,
Так бедра прыгают у девушек, что мнится:
Здесь свального греха вздымаются огни.

5

Пред тем как солнца жар багряно разгорится,
Спугнув туман, что встал в предутренней тени,
В берлогах, в погребах уже стихает пьянство.
Кермесса кончилась, опав и ослабев;
Толпа домой идет и в глубине пространства
Скрывается, рыча звериный свой напев.
За нею старики, струей пивного пота
Одежду грязную и руки омочив,
Шатаясь, чуть бредут — сковала их дремота —
На фермы, скрытые в широком море нив.
Но в бархатистых мхах оврагов потаенных,
В густой траве лугов, где блеск росы осел,
Им слышен странный шум, звук вздохов
приглушенных —
То захлебнулась страсть на алом пире тел.
Кусты как бы зверьми возящимися полны.
Там случка черная мятется в мягких льнах,
В пушистом клевере, клубящемся как волны;
Стон страсти зыблется на зреющих полях,
И хриплым звукам спазм псы хором отвечают.
О жарких юных днях мечтают старики.
И те же звуки их у самых ферм встречают:
В хлеву, где возятся испуганно телки,
Где спит коровница на пышной куче сена,
Там для случайных пар уютный уголок,
Там те ж объятия и тех же вздохов пена,
И та же страсть, пока не заблестит восток.
Лишь солнце развернет своих лучей кустарник
И ядрами огня проломит кругозор —
Ржет яро жеребец проснувшийся; свинарник
Шатают кабаны, толкаясь о запор,
Как охмеленные разгулом ночи пьяным.
Помчались петушки, алея гребешком,
И утро все звенит их голосом стеклянным.
И стая жеребят брыкается кругом.
Дерущиеся псы льнут к сукам непокорным;
И грузные быки, взметая пыль хвостом,
Коров преследуют свирепо и упорно.
Тогда, сожженные желаньем и вином,
Кровь чуя пьяную в сердцах, в висках горящих,
С гортанью, сдавленной тугой рукой страстей,
Нашаря в темноте стан жен своих храпящих,
Они, те старики, опять плодят детей.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.