Ещё один сайт про стихи. И он вам понравится.
Как возникает пыль из ничего, и нет ее, и вдруг с какой-то целью пустынным утром забивает щели и, значит, превратилась в вещество, — вот так они возникли в некий миг бог знает из чего перед тобою. Ты шел куда-то мокрой мостовою и что-то неопознанное в них к тебе рвалось. Иль вовсе не к тебе? Был …
Нет: пусть сердце превратится в башню, а меня поставят рядом с ней. Пусть усилят пустоту всегдашней несказанной болью прошлых дней. И один в чрезмерности пустынной, где — то свет, то все залито тьмой, я с неутолимою тоской поднимусь на самую вершину, чтобы, упираясь в эту твердь, даль пространств окинуть тихим взором, и чтоб, рухнувши под …
Возможно, похвала тяжелых роз твою подругу растревожит въявь. Тогда ты к вышитой траве прибавь гелиотропа шепот, чтоб он внес в бюль-бюля разухабистое пенье — изящество, в него войдя едва. Ты знаешь сам, как в сладком сновиденьи в живую плоть сливаются слова. И гласных нежная голубизна благоухает ароматом сна. Так перед стеганой листвою звезды кистью смыкаются …
Я так один. Никто не понимает молчанье: голос моих длинных дней и ветра нет, который открывает большие небеса моих очей. Перед окном огромный день чужой край города; какой-нибудь большой лежит и ждет. Думаю: это я? Чего я жду? И где моя душа?
Господь, пора! Огромным было лето! Ты ветры на поля спусти! Сгусти Тень: солнечным часам — поменьше света. Потом вели, пусть плод последний спелый Нальётся совершенством, и вино Тяжёлое Ты, как заведено, За два-три южных дня чудесным сделай! Теперь бездомный не построит дома, Кто одинок, тот будет одинок. Не спать, читать, ронять наброски строк, Бродить аллеями …
Не забыли. Словно все сначала это вскоре повторится вновь. Деревцем лимонным у канала маленькие груди окунала ты в разбушевавшуюся кровь бога этого. Он вне нападок, он — беглец, но тронул вас крылом. Он, как мысль твоя, — и жгуч, и сладок, он — как тень, коснувшаяся радуг юных бедер, как бровей излом.
Если б не было его — оно бы все равно родилось тем не мене в руслах рек иль в горных недрах, чтобы выявиться из броженья воли, из идеи о руде — той, что надо всеми и всех лучше. И Мероя — край, запавший в душу, им мерещился везде и повсюду — сердцем их воспетый и …
И в наследьи зелены сады былые с синей тишиной развалин неба. Луг с росой и лета, вещающие солнцем слово света, и весны жалобные, как приветы, наплаканные молодой женой. Наследуй пышных осеней наряды, как поэтические благостыни. Бочком к тебе прижаться будут рады все зимы, как сиротские пустыни. Тебе в наследство и Казань, и Рим, Флоренция с …
Где к внутренности этой наружная сторона? Где боли ее приметы? И как проникает лето до самого дна розы беззаботной и открытой? Смотри: как лежат свободно лепестки внутри, словно их и дрожащей рукой не рассыпать! Но сами они по весне не знают покоя, текучей волною их выносит вовне — в дни, что мало-помалу обрастут скорлупою, а …
О наше первое движенье, наша улыбка. Запах лип вдыхать, внимать молчанью парка, и в глаза друг другу взглянуть, и замереть от восхищенья, и улыбнуться… В улыбке этой ожила игра зайчонка, что резвился на поляне, а мы смотрели. Это было детство улыбки. А потом ей было дано движенье лебединых крыл, в безмолвном небе и в пруду …
Древний ветер морской, твой набег в этот час ночной не для тех, кто нашел покой. В этот миг древний ветер морской не для них — он для древних камней пересек дали морских зыбей. Только шорох ветвей, что, как я, одинок дышит волей твоей.
Всё они вместили — лица, крылья, и горят карающим огнем тех судилищ, что его щадили, — таковы глаза Езекииля под надбровьем хмурым. И в горниле горла слов грохочет гром — не его (его слова могли бы их утешить, как самообман), — те же — словно каменные глыбы, он их только плавит, как вулкан, чтобы ртом …
Даже призрак силою отдачи твой со звоном отбивает взгляд. Только эта черная кошачья шерсть не возвратит его назад. Так в обитой войлоком палате бушевать перестает больной, понапрасну сил своих не тратя в тщетном состязаньи со стеной. Все в нее направленные взгляды вобрала она в себя навеки, словно бы во сне и все же въяве, нагоняя …
Завтра по нарезанным ложбинам улиц, сдавленных этажной кручей, в порт влекомых любопытством темным, вновь польется золото процессий; и балконы полотном простынным вместо пестрых тряпок занавеся, женщины в поверхности текучей отразятся говорливым сонмом. Но сегодня, все с утра навьючась, сбросив будничное равнодушье, тащат по домам свои покупки, разобрав прилавки спозаранку. На углу разделанные туши выворотили свою …
Трава блестит под солнцем ярко; земля весенняя согрета; мелькнула первая карета в аллеях парка. И, где вчера лишь ворон каркал, один, среди морозных елей, — сегодня птицы вдруг запели в аллеях парка. Весенний ветер слишком жарко ласкает гипсовые плечи; всё те же поцелуи, речи — в аллеях парка. (перевод Бориса Марковского)
Его недвижный отчужденный лик приподнят в изголовии отвесно. Весь внешний мир с тем, что ему известно об этом мире было, канул в бездну, в довременьи и безучастьи сник. Никто на свете ведь не знал о том, насколько тесно он был с этим связан: с водою этой, с глубью этой, с вязом, – что было это …
Ночь тыкалась в ковры, шкафы, комоды. Был стол завален кипами бумаг. А он терялся в закоулках рода, который таял вместе с ним впотьмах. И вглядываясь в прошлое сквозь годы, он узнавал себя в чужих чертах. Надменно мебель высилась над полом, был каждый стул пустым тщеславьем полон. Тянуло себялюбьем из углов. Ночь нависала пологом тяжелым, и …
Все услыхали сигнал, словно готовясь к облаве, шелковые расправя флаги. Он в блеске и славе под небом открытым въяве, народ пригласив к забаве, десять наложниц взял. Он их всех, что привыкли к господской скупости в час ночной, жаждой вздымал плотской, как посев яровой. Потом он вышел к совету, ничуть не умален. И слепнули от света, …
И помнишь ты, как розы молодые, когда их видишь утром раньше всех, все наше близко, дали голубые, и никому не нужно грех. Вот первый день, и мы вставали из руки Божья, где мы спали — как долго — не могу сказать; Все былое былина стало, и то что было очень мало, — и мы теперь …
Парк высоко. И словно бы из дома я выхожу, дорогу узнаю в просторный вечер, в распростертый ветер. Вдоль облака иду и водоема, и мельницы, плывущей на краю небес, среди которых я сегодня не более, как вещь в руке господней, быть может, наименьшая. Взгляни, — все это разве небеса одни? В разливах зыбких белизны и черни …
Я зачитался, я читал давно, с тех пор как дождь пошёл хлестать в окно. Весь с головою в чтение уйдя, не слышал я дождя. Я вглядывался в строки, как в морщины задумчивости, и часы подряд стояло время или шло назад. Как вдруг я вижу, краскою карминной в них набрано: закат, закат, закат… Как нитки ожерелья, …
Эти лица с высоты балкона, словно на картине уникальной собранные вместе, как в букет, сквозь прозрачный вечер идеальный пристально, и нежно, и печально смотрят в вечность, словно смерти нет. И тоску безвыходную силясь одолеть в пространстве небольшом, две сестры друг к другу прислонились, словно одиночество вдвоем. Рядом брат в торжественном молчаньи запертый, — он к …
Когда — и раздражая и баюча — дудит на флейте заклинатель змей, возможно и такой представить случай, что он игрой неистовой своей привлек к себе какого-то разиню, и тыквенная дудка, наконец, добилась, что рептилия в корзине вся напряглась, но льстивостью игрец смягчает снова взвившегося гада, то с лаской, то с угрозою трубя. И вот уже …
Жизни пути… Пеший путь обернулся полетом к вершинам. Вот этот взлет над медлительным краем возник. Мы еще плачем над нашим разбитым кувшином, но уже в праздной ладони трепещет родник. Тихо я пью из ладони, из родственной чаши. В линиях этих судьба все мои тайны свела. Знает судьба, что поступки оплачены наши. И оттого вода, меня …
Проказой лоб его отмечен был, она вползала под его корону, а он как бы над ужасом царил, преследовавшим тех, кто иступленно зловещее свершенье наблюдал над ним, который, подавив желанья, казалось, лишь побоев ожидал; но поднятый бедой на пьедестал, он был неприкасаем в новом сане, нерукотворном, словно идеал.
Версаль Как некогда король, ступая вчуже, себя являл без приближенных лиц, уединившись в мантьи полукружьи, по обе стороны склоненным ниц, так лестница восходит от подножья меж искони склоненных балюстрад, и одиноко милостию божьей она вступает в небо наугад, как будто ею выставленный страж другим отрезал путь — вне ореола застыла где-то свита. Даже паж поднять …
Теперь обречены мы дни за днями спасаться от мороза в тесной шкуре, всегда настороже, чтобы над нами не взяли верх разгневанные бури. В ночи мерцает лампы кроткой пламя, и веришь свету ты, глаза прищуря. Утешься: там, под снеговым покровом уже растет стремленье к чувствам новым. Ты насладился ли минувшим летом цветеньем роз? Припомни блеск былого: …
Граф снова видит солнце. Он слышит трубный глас. И отряхнули сон свой тринадцать пар глаз сыновних. А там, у двери, обе стоят жены. И все (в глазах доверье) к вечности воскрешены. И ждут семьею всею появления в их ряду Эриха и Доротеи, в шестьсот десятом году умерших во Фландрии, чтобы сегодня детьми из гроба восстать …
Робкий странник ощутит за милю золотое марево вдали. Словно тайных кладов изобилье богачи, раскаявшись, свезли. Но вблизи его захватит чудо всем разгоном вздыбленных бровей: ибо то — не кубки, не сосуды и не серьги жен и дочерей. Если бы кто знал, какие вещи надо было переплавить, чтоб из цветочной чаши образ вещий мог возникнуть — …
О как расцветают каждой жилкой Плоти ароматные пласты! Посмотри: я — стройный, гибкий, пылкий По твоей вине. Но кто же ты? Ухожу беззвучно и бесслезно. Прошлое осыпалось листвой. Ты с улыбкой нависаешь звездной Над собой, а, значит, надо мной. Детских лет и впечатлений груде Имя дам твое у алтаря. Ты его воздвигла на безлюдье, На …
Он ведал страхи. Самый вход в них был подобен медленному умиранью. Но сердце поддавалось воспитанью, как сына он его растил. И бед неотразимых миллион обрушивался на него лавиной. Послушно душу выросшую он отдал на сохраненье Господину и Жениху. Теперь он жил вне зла, один, как был, в той местности суровой, где одинокость все переросла. Жил …
Без музыки танцевальной они несутся в кадрили под стоны я вой погребальный, от страха, как лошади, в мыле, и все ж от предзапаха гнили они не морщат носов. А главный танцор фатальный обшит галунами ребер, — галантный любезник, обер- танцовщик в каждой из пар. Он у монашки печальной сдвинул с волос покров — для равенства …
Целый мир в лице моей любимой — был и вот внезапно расплескался: мир вовне, мир больше необъятен. Что же я не пил, подняв, как чашу, милый лик, прекрасным миром полный, мир, что уст моих почти касался? Ах, я пил. Я пил неудержимо. Но и я был переполнен миром, и мой мир через меня пролился. (В. …
Как будто в выдолбленное впотьмах ты входишь в круглое нутро собора, и золотые жилки на стенах сначала не приковывают взора. Здесь тайно мрак копили по углам, чтоб им уравновесить свет, который, стремясь в его вещей проникнуть поры, способен уничтожить самый храм. Но галерею оттеснив назад, мешающую заглянуть под свод, ты видишь блеск далекой перспективы, и …
Помедлить, даже любуясь любимым, нам не дано. Дух от известных образов вдруг стремится к безвестным. Моря ждут только в вечности нас. А здесь только обрывы. От чувств знакомых нас, под обрыв, к незнакомым все дальше влечет. Только тебе, о Державный, тебе, Заклинатель, являлась жизнь как целостный образ. В речи твоей замыкалась строка, как судьба; смерть …
Башня Сен-Николя, Фюрн Глубь подземелья. Словно там, куда ты выкарабкиваешься вслепую по круче вдоль ручья напропалую, поверхность замерцала, как вода, утекшая из тьмы, в которой ты брел наугад, покуда не воскрес твой взгляд, не различавший темноты. Прозрев, ты видишь над собой навес кромешной тьмы, грозящий каждый миг обрушиться всей тяжестью громады. От страха ты с …
Как на охоте, свесившись с коня, король стакан хватает, чтоб напиться, и как владельцем с памятного дня он под стеклом реликвией хранится, вот так судьба, возжаждавши, подчас подносит Некую к губам и пьет, и, осушив по каплям, отдает тому, кто в жалком рвении, боясь ее разбить, хранит всю жизнь в витрине, где ценности хранятся под …
Весь серый, среди пепельной листвы, он был маслин свисавших пропыленней. Он шел, не вынимая головы из раскаленной глубины ладоней. Все в прошлом и неотвратим конец. Ослепнув, я уйду. Но объясни же, зачем Ты требуешь, чтоб я, слепец, Тебя отыскивал, раз я не вижу. Я больше не найду Тебя. Ни в ком. Ни в этом камне. …
Хлебосолов, столь к нему любезных, вечером, по истеченьи дня, он дарил рассказами о безднах, о морских пучинах: И меня, – тихо продолжал он, – поразила та внезапность ужаса, когда синяя и мягкая вода вдруг те острова позолотила, всю опасность выплеснув на них, притаившуюся в бурном сплаве волн, что не смолкают ни на миг. Вот она …
Слова, всю жизнь прожившие без ласки, непышные слова — мне ближе всех. Я их одену в праздничные краски, услышу тихий, благодарный смех. Откроется, о чем они молчали, о чем не знали сами до сих пор. Они в стихах ни разу не бывали и робко входят, опуская взор. (Г. Ратгауз)