Помню зимние вечера.
Снова дует сегодня с севера.
Входит в валенках со двора
наша бабушка, Олексеевна.
Из подойника молоко
льёт в посудинки, дужкой брякая…
До спанья ещё далеко.
Ещё бабушка сядет с прялкою,
небольшой, но такой баской, —
словно в горенку глянет солнышко.
И закружится веретёнышко,
зажужжит под её рукой.
Запотрескивают дрова,
свет запляшет у ног — в два лучика…
И придут ей на ум слова
песни старой про Ваньку-ключника.
Под жужжанье веретена —
прядись, ниточка, прядись, тонкая, —
поплывёт по избе она
и неспешная и негромкая.
Вся страдание и печаль,
вся о том, как княжна коварная
миловала-любила парня
Ваньку-ключника по ночам.
Завывает метель в трубе знобко, жалостно…
А в избе льётся песня — печаль-забавушка.
И, раздумавшись о себе,
о злосчастной своей судьбе,
утирает слезинку бабушка.
Ой, не вьюгою ли шальной
её тропочка заметается!
Песня льётся, переплетается
с тонкой ниточкою льняной.
И протяжна, и широка,
и ничем таким не расцвечена,
выпрядается бесконечная
вместе с ниткой из кужелька.