Говорят, здесь Шаляпин певал
На подмостках курортного зала.
И в глубоких расщелинах скал
Долго цепкое эхо звучало.
Этот бархатный выцветший Крым,
Этой горной природы картинки
Были схожи богатством своим
С театральной парчой Мариинки.
В Учан-Су пировали купцы.
Рыбаки в Симеиз возвращались.
Опалённые солнцем дворцы
В кипарисной охране скрывались.
Август был — августейший сезон.
Но артисту всегда работенка.
Пел монарху Сусанина он.
Пел Бориса. Но пел и Ерёмку.
Пел ночей беспросветную тьму,
Пел российскую удаль и грозы.
Удивлённо внимали ему
Ливадийские блеклые розы.
Крым мускатной лозой перевит
На столах — виноградные гроздья.
И над роскошью южной гудит
Грозный голос варяжского гостя.
Впрочем, гостем позднее он стал,
Гостем сделался там, за границей,
Где нерусских людей поражал
Сходством с гордой залетною птицей.
Песнь песней. Начало начал.
И тоска неизбывная гложет.
А как вспомнится в Нижнем причал,
Нет в концерте ни ноты без дрожи…
Русский только в России поёт,
Горький воздух отчизны вдыхая.
«У Шаляпина голос не тот», —
Эмигранты шептали в Шанхае.
В декорациях Гранд-Опера,
На подмостках Милана и Вены
Поднимались церквей купола,
Возвышались кремлевские стены,
Чтоб Шаляпин о родине пел,
Всей планетою признанный гений,
Чтобы знал свой сиротский удел —
Быть с отчизною только на сцене!
Перед смертью лишаешься сна.
Неотвязчивы думы провидца:
Еще будет большая война,
И Вертинский домой возвратится.
Вместе с ним в молдаванской степи
Он, болезный, упрашивал Бога:
«Укрепи ты меня, укрепи
Перед самой последней дорогой!»
Долгий взгляд на родную страну,
Угасающий взгляд пилигрима…
С той поры стало сниться ему:
Он в Москву прилетает незримо.
Даже сцена сводила с ума.
Только подлинность неповторима.
«Вспомни, добрый мой друг Бенуа,
Вспомни киноварь горного Крыма».
…Здесь когда-то Шаляпин певал.
Нынче тут «Интурист» веселится.
А в глубоких расщелинах скал
Вечный голос России хранится.