Ещё один сайт про стихи. И он вам понравится.
Зелёный змий мне преградил дорогу к таким непоборимым высотам, что я твержу порою: слава богу, что я не там. Он рек мне, змий, на солнце очи щуря: вот ты поэт, а я зелёный змей, закуривай, присядь со мною, керя, водяру пей; там наверху вертлявые драконы пускают дым, беснуются — скоты, иди в свои промышленные зоны, …
Сесть на корточки возле двери в коридоре и башку обхватить: выход или не выход уехать на море, на работу забить? Ведь когда-то спасало: над синей волною зеленела луна. И, на голову выше, стояла с тобою — (?) , и стройна, и умна. Пограничники с вышки своей направляли, суки, прожектора и чужую любовь, гогоча, освещали. Эта …
Двенадцать лет. Штаны вельвет. Серега Жилин слез с забора и, сквернословя на чем свет, сказал событие. Ах, Лора. Приехала. Цвела сирень. В лицо черемуха дышала. И дольше века длился день. Ах, Лора, ты существовала в башке моей давным-давно. Какое сладкое мученье играть в футбол, ходить в кино, но всюду чувствовать движенье иных, неведомых планет, они …
Как таксист, на весь дом матерясь, за починкой кухонного крана ранит руку и, вытерев грязь, ищет бинт, вспоминая Ивана Ильича, чуть не плачет, идет прочь из дома: на волю, на ветер — синеглазый худой идиот, переросший трагедию Вертер — и под грохот зеленой листвы в захламленном влюбленными сквере говорит полушепотом: «Вы, там, в партере!»
Живу во сне, а наяву сижу-дремлю. И тех, с которыми живу, я не люблю. Просторы, реки, облака, того-сего. И да не дрогнула б рука, сказал, кого. Но если честным быть в конце и до конца — лицо свое, в своем лице лицо отца. За этот сумрак, этот мрак, что свыше сил, я так люблю его, …
Я улыбнусь, махну рукой подобно Юрию Гагарину, со лба похмельную испарину сотру и двину по кривой. Винты свистят, мотор ревет, я выхожу на взлет задворками. Убойными тремя семерками заряжен чудо-пулемет. Я в штопор, словно идиот, зайду, но выхожу из штопора, крыло пробитое заштопано, пускаюсь заново в полет. В невероятный черный день я буду сбит огромным …
Где обрывается память, начинается старая фильма, играет старая музыка какую-то дребедень. Дождь прошел в парке отдыха, и не передать, как сильно благоухает сирень в этот весенний день. Сесть на трамвай 10-й, выйти, пройти под аркой сталинской: все как было, было давным-давно. Здесь меня брали за руку, тут поднимали на руки, в открытом кинотеатре показывали кино. …
С брегов стремительной Исети к брегам медлительной Невы я вновь приеду на рассвете, хотя меня не ждете Вы. Как в Екатеринбурге скучно, а в Петербурге, боже мой, сам Александр Семеныч Кушнер меня зовет к себе домой. Сам Алексей Арнольдыч Пурин ко мне является с дружком — и сразу номер мой прокурен голландским лучшим табаком. Сам …
Прежде чем на тракторе разбиться, застрелиться, утонуть в реке, приходил лесник опохмелиться, приносил мне вишни в кулаке. С рюмкой спирта мама выходила, менее красива, чем во сне. Снова уходила, вишню мыла и на блюдце приносила мне. Патронташ повесив в коридоре, привозил отец издалека с камышами синие озера, белые в озерах облака. Потому что все меня …
Завидуешь мне, зависть — это дурно, а между тем есть чему позавидовать, мальчик, на самом деле — я пил, я беседовал запросто с героем его поэм в выдуманном им городе, в придуманном им отеле. Ай, стареющий мальчик, мне, эпигону, мне выпало такое счастье, отпетому хулигану, любящему «Пушторг» и «Лошади в океане», — ангел с отбитым …
Витюра раскурил окурок хмуро. Завёрнута в бумагу арматура. Сегодня ночью (выплюнул окурок) мы месим чурок. Алёна смотрит на меня влюблённо. Как в кинофильме, мы стоим у клёна. Головушка к головушке склонёна: Борис — Алёна. Но мне пора, зовёт меня Витюра. Завёрнута в бумагу арматура. Мы исчезаем, лёгкие, как тени, в цветах сирени. …………….. Будь, прошлое, …
Я вышел из кино, а снег уже лежит, и бородач стоит с фанерною лопатой, и розовый трамвай по воздуху бежит — четырнадцатый, нет, пятый, двадцать пятый. Однако целый мир переменился вдруг, а я все тот же я, куда же мне податься, я перенаберу все номера подруг, а там давно живут другие, матерятся. Всему виною снег, …
Не надо ничего, оставьте стол и дом и осенью, того, рябину за окном. Не надо ни хрена — рябину у окна оставьте, ну и на столе стакан вина. Не надо ни хера, помимо сигарет, и чтоб включал с утра Вертинского сосед. Пускай о розах, бля, он мямлит из стены — я прост, как три рубля, …
Когда в подъездах закрывают двери и светофоры смотрят в небеса, я перед сном гуляю в этом сквере, с завидной регулярностью, по мере возможности, по полтора часа. Семь лет подряд хожу в одном и том же пальто, почти не ведая стыда, — не просто подвернувшийся прохожий писатель, не прозаик, а хороший поэт, и это важно, господа. …
Ничего не надо, даже счастья быть любимым, не надо даже тёплого участья, яблони в окне. Ни печали женской, ни печали, горечи, стыда. Рожей — в грязь, и чтоб не поднимали больше никогда. Не вели бухого до кровати. Вот моя строка: без меня отчаливайте, хватит — небо, облака! Жалуйтесь, читайте и жалейте, греясь у огня, вслух …
В те баснословные года нам пиво воздух заменяло, оно, как воздух, исчезало, но появлялось иногда. За магазином ввечеру стояли, тихо говорили. Как хорошо мы плохо жили, прикуривали на ветру. И, не лишенная прикрас, хотя и сотканная грубо, жизнь отгораживалась тупо рядами ящиков от нас. И только небо, может быть, глядело пристально и нежно на относившихся …
Померкли очи голубые, Погасли черные глаза — Стареют школьницы былые, Беседки, парки, небеса. Исчезли фартучки, манжеты, А с ними весь ажурный мир. И той скамейки в парке нету, Где было вырезано «Б. Р.». Я сиживал на той скамейке, Когда уроки пропускал. Я для одной за три копейки Любовь и солнце покупал. Я говорил ей небылицы: …
Был двор, а во дворе качели позвякивали и скрипели. С качелей прыгали в листву, что дворники собрать успели. Качающиеся гурьбой взлетали сами над собой. Я помню запах листьев прелых и запах неба голубой. Последняя неделя лета, на нас глядят Алена, Света, все прыгнули, а я не смог, что очень плохо для поэта. О как досадно …
Так сказать, надо факты связать — выпивали в тоске и печали. Слезы, помнится, мне не давали вам стихи до конца дочитать. Поутру непонятки и грусть. Где разжиться спасительной соткой? Женя, что ли, что бегал за водкой и Багрицкого знал наизусть… Кто мою зажигалку отмел? Отчего так галдят аониды? Почему мои руки разбиты, кто тот Паша, …
Оркестр играет на трубе. И ты идёшь почти вслепую от пункта А до пункта Б под мрачную и духовую. Тюрьма стеной окружена. И гражданам свободной воли оттуда музыка слышна. И ты поморщился от боли. А ты по холоду идёшь в пальто осеннем нараспашку. Ты папиросу достаёшь и хмуро делаешь затяжку. Но снова ухает труба. Всё …
Я помню всё, хоть многое забыл, — разболтанную школьную ватагу. Мы к Первомаю замутили брагу, я из канистры первым пригубил. Я помню час, когда ногами нас за хамство избивали демонстранты, и музыку, и розовые банты. О, раньше было лучше, чем сейчас. По-доброму, с улыбкой, как во сне: и чудом не потухла папироска, мы все лежим …
Окраина стройки советской, фабричные красные трубы. Играли в душе моей детской Ерёменко медные трубы. Ерёменко медные трубы в душе моей детской звучали. Навеки влюбленные, в клубе мы с Ирою К. танцевали. Мы с Ирою К. танцевали, целуясь то в щеки, то в губы. А душу мою разрывали Ерёменко медные трубы. И был я так молод, …
Я тебе привезу из Голландии Legо, мы возьмем и построим из Legо дворец. Можно годы вернуть, возвратить человека и любовь, да чего там, еще не конец. Я ушел навсегда, но вернусь однозначно — мы поедем с тобой к золотым берегам. Или снимем на лето обычную дачу, там посмотрим, прикинем по нашим деньгам. Станем жить и …
За стеной — дребезжанье гитары, льется песнь, подпевают певцу захмелевшие здорово пары — да и впрямь, ночь подходит к концу. Представляю себе идиота, оптимиста, любовника: так отчего же не спеть, коль охота? Вот и лупит по струнам дурак. Эта песня, он сам ее разве сочинил, разве слышал в кино, ибо я ничего безобразней этой песни …
Городок, что я выдумал и заселил человеками, городок, над которым я лично пустил облака, барахлит, ибо жил, руководствуясь некими соображениями, якобы жизнь коротка. Вырубается музыка, как музыкант ни старается. Фонари не горят, как ни кроет их матом электрик-браток. На глазах, перед зеркалом стоя, дурнеет красавица. Барахлит городок. Виноват, господа, не учёл, но она продолжается, (?) …
Нагой, но в кепке восьмигранной, переступая через нас, со знаком качества на члене, идет купаться дядя Стас. У водоема скинул кепку, махнул седеющей рукой: айда купаться, недотепы, и — оп о сваю головой. Он был водителем «камаза». Жена, обмякшая от слез. И вот: хоронят дядю Стаса под вой сигналов, скрип колес. Такие случаи бывали, что …
Изрядная река вплыла в окно вагона. Щекою прислонясь к вагонному окну, я думал, как ко мне фортуна благосклонна: и заплачу’ за всех, и некий дар верну. Приехали. Поддав, сонеты прочитали, сплошную похабель оставив на потом. На пароходе в ночь отчалить полагали, но пригласили нас в какой-то важный дом. Там были девочки: Маруся, Роза, Рая. Им …
Пани-горе, тук-тук, это Ваш давний друг, пан Борис на пороге от рубахи до брюк, от котелка, нет, кепочки — до штиблет, семечек, макинтоша, трости и сигарет, я стучу в Ваш дом с обескровленным ртом, чтоб приобресть у Вас маузер, остальное — потом.
Осыпаются алые клёны, полыхают вдали небеса, солнцем розовым залиты склоны — это я открываю глаза. Где и с кем, и когда это было, только это не я сочинил: ты меня никогда не любила, это я тебя очень любил. Парк осенний стоит одиноко, и к разлуке и к смерти готов. Это что-то задолго до Блока, это …
Я подарил тебе на счастье во имя света и любви запас ненастья в моей крови. Дождь, дождь идет, достанем зонтик, — на много, много, много лет вот этот дождик тебе, мой свет. И сколько б он ни лил, ни плакал, ты стороною не пройдешь… Накинь, мой ангел, мой макинтош. Дождь орошает, но и губит, открой …
Мальчишкой в серой кепочке остаться, самим собой, короче говоря. Меж правдою и вымыслом слоняться по облетевшим листьям сентября. Скамейку выбирая, по аллеям шататься, ту, которой навсегда мы прошлое и будущее склеим. Уйдем — вернемся именно сюда. Как я любил унылые картины, посмертные осенние штрихи, где в синих лужах ягоды рябины, и с середины пишутся стихи. …
Не черемухе в сквере и не роще берез — только музыке верил, да и то не всерьез. Хоть она и рыдала у меня на плече, хоть и не отпускала никуда вообще. Я отдергивал руку и в лицо ей кричал: ты продашь меня, сука, или нет, отвечай? Проводник хлопал дверью, грохотал паровоз. Только в музыку верил, …
Много было всего, музыки было много, а в кинокассах билеты были почти всегда. В красном трамвае хулиган с недотрогой ехали в никуда. Музыки стало мало и пассажиров, ибо трамвай — в депо. Вот мы и вышли в осень из кинозала и зашагали по длинной аллее жизни. Оно про лето было кино, про счастье, не про …
Дождь в Нижнем Тагиле. Лучше лежать в могиле. Лучше б меня убили дядя в рыжем плаще с дядею в серой робе. Лучше гнить в гробе. Места добру-злобе там нет вообще. Жил-был школьник. Типа чести невольник. Сочинил дольник: я вас любил. И пошло-поехало. А куда приехало? Никуда не приехало. Дождь. Нижний Тагил. От порога до бога …
На окошке на фоне заката дрянь какая-то желтым цвела. В общежитии жиркомбината некто Н., кроме прочих, жила. В полулегком подпитьи являясь, я ей всякие розы дарил. Раздеваясь, но не разуваясь, несмешно о смешном говорил. Трепетала надменная бровка, матерок с алой губки слетал. Говорить мне об этом неловко, но я точно стихи ей читал. Я читал …