Ещё один сайт про стихи. И он вам понравится.
Первое посвящение Колокола, гудошники… Звон. Звон… Вам, Художники Всех времен! Вам, Микеланджело, Барма, Дант! Вас молниею заживо Испепелял талант. Ваш молот не колонны И статуи тесал — Сбивал со лбов короны И троны сотрясал. Художник первородный Всегда трибун. В нем дух переворота И вечно — бунт. Вас в стены муровали. Сжигали на кострах. Монахи муравьями …
Можно и не быть поэтом Но нельзя терпеть, пойми, Как кричит полоска света, Прищемленная дверьми!
Опали берега осенние. Не заплывайте. Это омут. А летом озеро — спасение тем, кто тоскуют или тонут. А летом берега целебные, как будто шина, надуваются ольховым светом и серебряным и тихо в берегах качаются. Наверное, это микроклимат. Услышишь, скрипнула калитка или колодец журавлиный — все ожидаешь, что окликнут. Я здесь и сам живу для отзыва. …
Пешим ковбоем пишу по обоям. В рифмах мой дом. Когда Тебе плохо – плохо обоим – двое в одном. Мы вне общественного участья век проживем. Только вдвоем причащаемся счастьем, только вдвоем. Не помяну Тебя в пошлых диспутах и в интервью. Всех продаю. Твое имя единственное не оскверню. Мысль изреченная, ставшая ложью, сгубит себя. Имя Твое …
Взгляд Твой полон любовью, чувства прочие победя. Я готов совершить любое преступление ради тебя. Когда судьи мне кинут сроки — от восьми лет до ста восьми, понимают они, жестокие, что бессмертен я, чёрт возьми!
Хоронила Москва Шукшина, хоронила художника, то есть хоронила Москва мужика и активную совесть. Он лежал под цветами на треть, недоступный отныне. Он свою удивленную смерть предсказал всенародно в картине. В каждом городе он лежал на отвесных российских простынках. Называлось не кинозал — просто каждый пришел и простился. Он сегодняшним дням — как двойник. Когда зябко …
Скука — это пост души, когда жизненные соки помышляют о высоком. Искушеньем не греши. Скука — это пост души, это одинокий ужин, скучны вражьи кутежи, и товарищ вдвое скучен. Врет искусство, мысль скудна. Скучно рифмочек настырных. И любимая скучна, словно гладь по-монастырски. Скука — кладбище души, ни печали, ни восторга, все трефовые тузы распускаются в …
Архитектуру не приемлю, когда вокруг лесной тропы российскую больную землю сосут кирпичные клопы.
Чёрный траур — сердцу травма. Но, как белая рояль, существует белый траур, будто белая печаль. Несерьёзностью момента оттеняя вечный шах, белой траурною лентой надеваю белый шарф. Наши карточки для паспорта Божья — наискось! — рука белой траурною фаскою обвязала с уголка. Вот зачем бледнее мела, зля ученого ханжу — (все в дерьме, а я весь …
‘Ты меня не оставляй,’ — Всюду слышу голос твой. Слышу эхо над рекой: ‘Ты меня не оставляй!’ Ты всегда во мне, мой край. Детства старенький трамвай, Ты меня не оставляй, Душу мне не растравляй. Край пронзительно любимый, Ты всегда меня поймешь, Гениальная равнина В белых клавишах берез… Ни расчету, ни уму Не постичь тебя, мой …
Несли не хоронить, Несли короновать. Седее, чем гранит, Как бронза — красноват, Дымясь локомотивом, Художник жил, лохмат, Ему лопаты были Божественней лампад! Его сирень томилась… Как звездопад, в поту, Его спина дымилась Буханкой на поду!.. Зияет дом его. Пустые этажи. На даче никого. В России — ни души. Художники уходят Без шапок, будто в храм, …
Памяти У.Б. Йейтса Дай, Господи, ещё мне десять лет! Воздвигну Храм. И возведу алтарь. Так некогда просил другой поэт: «Мне, Господи, ещё лет десять дай!». Сквозь лай клевет, оправданных вполне, дай, Господи, ещё лет десять мне. За эти годы будешь Ты воспет. Ты органист, а я — Твоя педаль. Мне, Господи, ещё лет десять дай. …
Бегите — в себя, на Гаити, в костелы, в клозеты, в Египты — Бегите! Ревя и мяуча, машинные толпы дымятся: «Мяса!» Нас темные, как Батыи, Машины поработили. В судах их клевреты наглые, Из рюмок дуя бензин, Вычисляют: кто это в Англии Вел бунт против машин? Бежим!.. А в ночь, поборовши робость, Создателю своему Кибернетический робот: …
Лежат велосипеды В лесу, в росе. В березовых просветах Блестит щоссе. Попадали, припали Крылом — к крылу, Педалями — в педали, Рулем — к рулю. Да разве их разбудишь — Ну, хоть убей!— Оцепенелых чудищ В витках цепей. Большие, изумленные, Глядят с земли. Над ними —— мгла зеленая, Смола, шмели. В шумящем изобилии Ромашек, мят …
Я служил в листке дивизиона. Польза от меня дискуссионна. Я вел письма, правил опечатки. Кто только в газету не писал (графоманы, воины, девчата, отставной начпрод Нравоучатов) — я всему признательно внимал. Мне писалось. Начались ученья. Мчались дни. Получились строчки о Шевченко, Опубликовали. Вот они: Сквозь строй И снится мрачный сон Тарасу. Кусищем воющего мяса сквозь …
Сидят три девы-стеклодувши с шестами, полыми внутри. Их выдуваемые души горят, как бычьи пузыри. Душа имеет форму шара, имеет форму самовара. Душа — абстракт. Но в смысле формы она дает любую фору! Марине бы опохмелиться, но на губах ее горит душа пунцовая, как птица, которая не улетит! Нинель ушла от моториста. Душа высвобождает грудь, вся …
Далеко-далеко, где Шарло де Лакло зачитался “Опасными связями”. Далеко-далеко, там, где стиль Арт-деко сочетался с этрусскими вазами. Далеко-далеко, где туман — молоко под лиловыми русскими вязами… Где моя Медико? В холодящем трико, босоножки с грузинскими стразами? Далеко? Ого-го! На служебном арго ты с наркотиками повязана. Если нету Клико, коньячку полкило за успех всенародный и кассовый! …
Я — двоюродная жена. У тебя — жена родная! Я сейчас тебе нужна. Я тебя не осуждаю. У тебя и сын и сад. Ты, обняв меня за шею, поглядишь на циферблат — даже пикнуть не посмею. Поезжай ради Христа, где вы снятые в обнимку. Двоюродная сестра, застели ему простынку! Я от жалости забьюсь. Я куплю …
Охрани, Провидение, своим махом шагреневым, пощади ее хижину — мою мать — Вознесенскую Антонину Сергеевну, урожденную Пастушихину. Воробьишко серебряно пусть в окно постучится: «Добрый день, Антонина Сергеевна, урожденная Пастушихина!» Дал отец ей фамилию, чтоб укутать от Времени. Ее беды помиловали, да не все, к сожалению. За житейские стыни, две войны и пустые деревни родила она …
Вы — вампы, с утра несчастные банты, крутые, как ртутные лампы, Лолиты и Иоланты, пиявки а-ля Вивальди — вам кровь живую подайте! — пить просят больные гланды Веласкесовой инфанты. Мне в птицах шприцы чуются — вы — вампы, беззащитные чудища, трансплантирующие таланты. Идея смеялась и плакала, рожденная кистью Ван Дейка, сейчас обернулась вурдракулой, Вандеей. Вы …
В дни неслыханно болевые быть без сердца — мечта. Чемпионы лупили навылет — ни черта! Продырявленный, точно решёта, утешаю ажиотаж: «Поглазейте в меня, как в решетку,- так шикарен пейзаж!» Но неужто узнает ружье, где, привязано нитью болезненной, бьешься ты в миллиметре от лезвия, ахиллесово сердце мое!? Осторожнее, милая, тише… Нашумело меняя места, Я ношусь по …
Я тебя очень… Мы фразу не кончим. Губы наощупь. Ты меня очень… Точно замочки, дырочки в мочках. Сердца комочек чмокает очень. Чмо нас замочит. Город нам — отчим. Но ты меня очень, и я тебя очень… Лето ли осень, все фразу не кончим: «Я тебя очень…»
Лик ваш серебряный, как алебарда. Жесты легки. В вашей гостинице аляповатой в банке спрессованы васильки. Милый, вот что вы действительно любите! С Витебска ими раним и любим. Дикорастущие сорные тюбики с дьявольски выдавленным голубым! Сирый цветок из породы репейников, но его синий не знает соперников. Марка Шагала, загадка Шагала — рупь у Савеловского вокзала! Это …
Присела к зеркалу опять, в себе, как в роще заоконной, всё не решаешься признать красы чужой и незнакомой. В тоску заметней седина. Так в ясный день в лесу по-летнему листва зелёная видна, а в хмурый – медная заметнее
Благослови, Господь, мои труды. Я создал Вещь, шатаемый любовью, не из души и плоти — из судьбы. Я свет звезды, как соль, возьму в щепоть и осеню себя стихом трехперстным. Мои труды благослови, Господь! Через плечо соль брошу на восход. (Двуперстье же, как держат папироску, боярыня Морозова взовьет!) С побудкою архангельской трубы не я, пусть …
Он приплыл со мной с того берега, заблудившись в лодке моей. Не берут его в муравейники. С того берега муравей. Черный он, и яички беленькие, даже, может быть, побелей… Только он муравей с того берега, с того берега муравей. С того берега он, наверное, как католикам старовер, где иголки таскать повелено остриями не вниз, а …
Я тебя разлюблю и забуду, когда в пятницу будет среда, когда вырастут розы повсюду, голубые, как яйца дрозда Когда мышь прокричит кукареку. Когда дом постоит на трубе; Когда съест колбаса человека и когда я женюсь на тебе.
Я — памятник отцу, Андрею Николаевичу. Юдоль его отмщу. Счета его оплачиваю. Врагов его казню. Они с детьми своими по тыще раз на дню его повторят имя. От Волги по Юкон пусть будет знаменито, как, цокнув языком, любил он землянику. Он для меня как бог. По своему подобью слепил меня, как мог, и дал свои …
Ты с теткой живешь. Она учит канцоны. Чихает и носит мужские кальсоны. Как мы ненавидим проклятую ведьму!… Мы дружим с овином, как с добрым медведем. Он греет нас, будто ладошки запазухой. И пасекой пахнет. А в Суздале — Пасха! А в Суздале сутолока, смех, воронье, Ты в щеки мне шепчешь про детство твое. То сельское …
Похож на ёжика Войнович. Румяный ёжик — это новость! «Чиво?! — читаю: — Чи вам йов?» Античиновничий Войнович считает: «Повесть — это совесть». Тропинок пыль не восстановишь. Целует девку Иванов.
Свисаю с вагонной площадки, прощайте, прощай мое лето, пора мне, на даче стучат топорами, мой дом забивают дощатый, прощайте, леса мои сбросили кроны, пусты они и грустны, как ящик с аккордеона, а музыку — унесли, мы — люди, мы тоже порожни, уходим мы, так уж положено, из стен, матерей и из женщин, и этот порядок …
Теряю свою независимость, поступки мои, верней, видимость поступков моих и суждений уже ощущают уздечку, и что там софизмы нанизывать! Где прежде так резво бежалось, путь прежний мешает походке, как будто магнитная залежь притягивает подковки! Безволье какое-то, жалость… Куда б ни позвали — пожалуйста, как набережные кокотки. Какое-то разноголосье, лишившееся дирижера, в душе моей стонет и …
Мы — кочевые, мы — кочевые, мы, очевидно, сегодня чудом переночуем, а там — увидим! Квартиры наши конспиративны, как в спиритизме, чужие стены гудят как храмы, чужие драмы, со стен пожаром холсты и схимники… а ну пошарим — что в холодильнике? Не нас заждался на кухне газ, и к телефонам зовут не нас, наиродное среди …
На кухне пол закапан красным. Я тряпку грязную беру, как будто кнопки из пластмассы я отдираю на полу. Об шляпки обломаешь ногти, Ты поправляешься уже. Но эти крохотные кнопки навек приколоты к душе.
I Не на саксе в элегантном ресторане, а в подвальчике по имени Ши-ша, я тебе сыграю на кальяне, называемая женщиной, душа. На кальяне разыграюсь, на кальяне, у шахидов есть на музыку запрет. На Коране поклянитесь, на Коране — гениальный написал его поэт. О Коляне, что зарезали в Афгане, воют демоны отмщенья и стыда. Струйка тоненькая …
Достигли ли почестей постных, рука ли гашетку нажала — в любое мгновенье не поздно, начните сначала! «Двенадцать» часы ваши пробили, но новые есть обороты. ваш поезд расшибся. Попробуйте летать самолетом! Вы к морю выходите запросто, спине вашей зябко и плоско, как будто отхвачено заступом и брошено к берегу пошлое. Не те вы учили алфавиты, не …
Добавок-том назвал я впопыхах «Пять с плюсом». Он необычен и вульгарен, как блядь с флюсом. Плюс общий вкус, с которым как ни бьюсь, не сдвинешь. Плюс драки вкус, который тоже плюс не минус. Плюс Ты, к которой тороплюсь. Плюс времени моя неподсудимость! Я жить любил, где глухомань и плющ, но и на баррикадах не был …
Пожар в Архитектурном! По залам, чертежам, амнистией по тюрьмам — пожар, пожар! По сонному фасаду бесстыже, озорно, гориллой краснозадой взвивается окно! А мы уже дипломники, нам защищать пора. Трещат в шкафу под пломбами мои выговора! Ватман — как подраненный, красный листопад. Горят мои подрамники, города горят. Бутылью керосиновой взвилось пять лет и зим… Кариночка Красильникова, …