Ещё один сайт про стихи. И он вам понравится.
Я во Львове. Служу на сборах, в красных кронах, лепных соборах. Там столкнулся с судьбой моей лейтенант Загорин. Андрей. (Странно… Даже Андрей Андреевич, 1933, 174. Сапог 42. Он дал мне свою гимнастерку. Она сомкнулась на моей груди тугая, как кожа тополя. И внезапно над моей головой зашумела чужая жизнь, судьба, как шумят кроны… «Странно»,— подумал …
МОРГАнатическую фрамугу Выломал я из оконного круга, Чем сохранил ее дни. Дом ликвидировали без звука. Боже, царя храни! Этот скрипичный ключ деревянный, Свет заоконный, узор обманный, Видели те, кто расстрелян в упор. Смой фонограмму, фата Моргана! У мальчугана заспанный взор… — Дети, как формула дома Романовых? — — HCl! Боже, храни народ бывшей России! Фрамуга …
В Политехнический! В Политехнический! По снегу фары шипят яичницей. Милиционеры свистят панически. Кому там хнычется?! В Политехнический! Ура, студенческая шарага! А ну, шарахни по совмещанам свои затрещины! Как нам мещане мешали встретиться! Ура вам, дура в серьгах-будильниках! Ваш рот, как дуло, разинут бдительно. Ваш стул трещит от перегрева. Умойтесь! Туалет — налево. Ура, галерка! Как …
Заворачивая, манежа, Свищет женщина по манежу! Краги — красные, как клешни. Губы крашеные — грешны. Мчит торпедой горизонтальною, Хризантему заткнув за талию! Ангел атомный, амазонка! Щеки вдавлены, как воронка. Мотоцикл над головой Электрическою пилой. Надоело жить вертикально. Ах, дикарочка, дочь Икара… Обыватели и весталки Вертикальны, как «ваньки-встаньки». В этой, взвившейся над зонтами, Меж оваций, афиш, …
Люби меня!… Одна была — как , другая — точно конница Деникина Заныкана общественная совесть! Поэт в себе соединял несо- единимое. Две женщины — Рассвета и Заката. Сегодня и когда-то. Но полвека жил человек на ул.Павленко, привязанный, как будто под наркозом, к двум переделкинским березам. Он, мальчика, меня учил нетленке, когда под возмущения и вздохи …
Партизанам Керченской каменоломни Рояль вползал в каменоломню. Его тащили на дрова К замерзшим чанам и половням. Он ждал удара топора! Он был без ножек, черный ящик, Лежал на брюхе и гудел. Он тяжело дышал, как ящер, В пещерном логове людей. А пальцы вспухшие алели. На левой — два, на правой — пять… Он опускался на …
Сидишь беременная, бледная. Как ты переменилась, бедная. Сидишь, одергиваешь платьице, И плачется тебе, и плачется… За что нас только бабы балуют И губы, падая, дают, И выбегают за шлагбаумы, И от вагонов отстают? Как ты бежала за вагонами, Глядела в полосы оконные… Стучат почтовые, курьерские, Хабаровские, люберецкие… И от Москвы до Ашхабада, Остолбенев до немоты, …
Знай свое место, красивая рвань, хиппи протеста! В двери чуланные барабань, знай свое место. Я безобразить тебе запретил. Пьешь мне в отместку. Место твое меж икон и светил. Знай свое место.
Почему два великих поэта, проповедники вечной любви, не мигают, как два пистолета? Рифмы дружат, а люди — увы… Почему два великих народа холодеют на грани войны, под непрочным шатром кислорода? Люди дружат, а страны — увы… Две страны, две ладони тяжелые, предназначенные любви, охватившие в ужасе голову черт-те что натворившей Земли!
Ты чувствуешь, как расправляется лицо, уставшее от fucking? так утром снова распрямляются дождём побитые фиалки.
Москва завалена арбузами. Пахнуло волей без границ. И веет силой необузданной Оот возбужденных продавщиц. Палатки. Гвалт. Платки девчат. Хохочут. Сдачею стучат. Ножи и вырезок тузы. «Держи, хозяин, не тужи!» Кому кавун? Сейчас расколется! И так же сочны и вкусны Милиционерские околыши И мотороллер у стены. И так же весело и свойски, как те арбузы у …
В час отлива, возле чайной я лежал в ночи печальной, говорил друзьям об Озе и величьи бытия, но внезапно чёрный ворон примешался к разговорам, вспыхнув синими очами, он сказал: «А на фига?!» Я вскричал: «Мне жаль вас, птица, человеком вам родиться б, счастье высшее трудиться. полпланеты раскроя…» Он сказал: «А на фига?!» «Будешь ты, великий …
Нас дурацкое счастье минует. Нас минуют печаль и беда. Неужели настанет минута, когда я не увижу Тебя? И неважно, что, брошенный в жижу мирового слепого дождя, больше я никого не увижу. Страшно, что не увижу Тебя.
Прикрыла душу нагота Недолговечной стеклотарой. Как хорошо, что никогда Я не увижу Тебя старой Усталой — да, орущей — да, И непричёсанной, пожалуй… Но, слава Богу, никогда Я не увижу тебя старой! Не подойдёшь среди автографов Меж взбудораженной толпы — Ручонкой сухонькой потрогав, Не назовёшь меня на «ты». От этой нежности страшенной, Разбухшей, как пико’вый …
В человеческом организме девяносто процентов воды, как, наверное, в Паганини, девяносто процентов любви. Даже если — как исключение — вас растаптывает толпа, в человеческом назначении — девяносто процентов добра. Девяносто процентов музыки, даже если она беда, так во мне, несмотря на мусор, девяносто процентов тебя.
За что нам на сердце такие рубцы? Куда же всё денется? И кем пожираются, как голубцы, спелёнутые младенцы?.. Ну ладно б меня. Но за что же Тебя? Запястье в прожилках… Живёшь, сероглазую муку терпя. Скажите прижизненно! Куда же нас тащит наружу рыбак? — боль в сердце вопьётся — зачем содрогаемся на крючках проклятых вопросов?
Для души, северянки покорной, и не надобно лучшей из пищ. Брось ей в небо, как рыбам подкормку, монастырскую горсточку птиц!
Не помню — Рим или Монголия? Века замедлились, пока мне девушка цветок магнолии вдевала в лацкан пиджака. Я игнорировал магнолию, к душе привитый черенок. К чему гадать: «Что быть могло ли бы?» Перечеркните черновик! Мы — эхо русской меланхолии в нас страшный фитилёк горит. Рояль, как профиль мейерхольдовский незабываемо раскрыт. Отцвёл пиджак. Столетье бренное ушло. …
Он вышел в сад. Смеркался час. Усадьба в сумраке белела, смущая душу, словно часть незагорелая у тела. А за самим особняком пристройка помнилась неясно. Он двери отворил пинком. Нашарил ключ и засмеялся. За дверью матовой светло. Тогда здесь спальня находилась. Она отставила шитье и ничему не удивилась.
Бани! Бани! Двери — хлоп! Бабы прыгают в сугроб. Прямо с пылу, прямо с жару — Ну и ну! Слабовато Ренуару до таких сибирских «ню»! Что мадонны! Эти плечи, эти спины наповал, будто доменною печью запрокинутый металл. Задыхаясь от разбега, здесь на ты, на ты, на ты чистота огня и снега с чистотою наготы. День …
Используйте силу свою. Мы гости со стороны. Вы бьете по острию. Я гвоздь от иной стены. Мне спину согнули дугой, по шляпку вбили вовнутрь. Я гвоздь от стены другой. Слабо вам перевернуть?! Битый ноготь черней, чем деготь — боязно глаз впереть. Назад невозможно дергать. Невозможно — вперед. Вы сами в крови. Всё испортив, ошибся конторский …
Ты поставила лучшие годы, я — талант. Нас с тобой секунданты угодливо Развели. Ты — лихой дуэлянт! Получив твою меткую ярость, пошатнусь и скажу, как актер, что я с бабами не стреляюсь, из-за бабы — другой разговор. Из-за той, что вбегала в июле, что возлюбленной называл, что сейчас соловьиною пулей убиваешь во мне наповал!
Убрать болтливого вождя нельзя, не ждя. Построить храмы без гвоздя нельзя, не ждя. Когда луна, околдовав, дрожит, скользя, вам снова хочется — стремглав! — не ждя — нельзя!.. Как «помощь скорая», летим, смешав сирены и интим. Плевали на очередя. Нам ждать нельзя.
Не отрекусь от каждой строчки прошлой — от самой безнадежной и продрогшей из актрисуль. Не откажусь от жизни торопливой, от детских неоправданных трамплинов и от кощунств. Не отступлюсь — «Ни шагу! Не она ль за нами?» Наверное, с заблудшими, лгунами… Мой каждый куст! В мой страшный час, хотя и бредовая, поэзия меня не предавала, не …
Черёмуха благоуханна. Повсюду пенятся фужеры. Не проверяйте мне дыхания, хмельные милиционеры! Замёрзшие, как богдыханы, лягухи певчие стесняются. Черёмуха благоуханна. Белеет крестик христианства. Сказав печалям: “Гоу хоум”, закатим, милая, в Суханово. Альтернативою плохому черёмуха благоуханна. Не знаю, как сказать по-русски… Но у’хами или уха’ми слыхать: ты в уханьи порубки особенно благоуханна. Пропахнет всё дыханьем ромовым, когда, …
Чемпионы новой веры мчатся, галок распугав — velo-velo — примавера! — velo-velo-velo-love. Повело кота налево! В Думе полевел состав. Многожёнство просвистело — velo-velovelo-love. Душа рвётся из физ. тела. Завихренье в головах. Трассу пробуем, набычась. Не поймём, ни ты, ни я, неземную необычность головокружения. Эй, любовники пространства! Крутит цепи бытия, в руль, как кот вцепившись страстно, …
Загляжусь ли на поезд с осенних откосов, забреду ли в вечернюю деревушку — будто душу высасывают насосом, будто тянет вытяжка или вьюшка, будто что-то случилось или случится — ниже горла высасывает ключицы. Или ноет какая вина запущенная? Или женщину мучил — и вот наказанье? Сложишь песню — отпустит, а дальше — пуще. Показали дорогу, да …
Стасу Намину Я писал Треугольную грушу, для своей страны непристоен. Миллионам открыла душу треугольная Sharon Stone. Стала барышня хулиганкою, нам мигает, не арестован, с бесшабашною элегантностью Шарон Стоун. Над врагами и над околицей, в знак протеста, что показывает раскольница, сжав двуперстье? На запястье часы золотые, а в руках ее НОСТАЛЬГИЯ. Слезы исповеди Нагорной. Тайны горничных …
Море — бескрайнее, как китайцы. Когда ж заболит, то вдруг начинает камнями кидаться. Антиглобалист! Жмурится море целыми днями, а то сразу в слезы и начинает швыряться камнями. Ну, китаёзы!
Смех без причины — признак дурачины. Ещё водочки под кебаб! Мы — эмансипированные мужчины без баб. Часы с вынутою пружиной — возлежит на тарелке краб. Тезаурусные мужчины, мы — без баб. Слово “безбабье” — ещё в тумане обретёт суммарно масштаб. Беседуют же с Богом мусульмане без баб? Вот Валера, дилер с Саратова, с детства несколько …
В лучах заката меж морского скарба, раздавленного кем-то, на спине нашёл я умирающего краба. Перевернул. И возвратил волне. Над ним всплывала белая медуза, и он, горя клешнями под водой, со дна, как герб Советского Союза, вздымался, от заката золотой.
Тень от носа — подлинней всех нотатений и линей. Так говорил старик Линней: «Всё подлинное — подлинней».
Негу заоконную на себя наденьте. Мы — воры в законе. Dolce far niente. Вечности воруемой не сбежать из дома. Между поцелуями — тайная истома. Долгая секунда тянется неделями — Сладкая цикута ничегонеделанья. НТВ и в праздники выдаёт фрагменты. Мы ж погрязли в праздности. Dolce far niente. Мы не вылезаем из ничегонеделанья. Вся цивилизация — крестик …
— Мама, кто там вверху, голенастенький — руки в стороны — и парит? — Знать, инструктор лечебной гимнастики. Мир не может за ним повторить.
За упокой коленопреклоненная Москва, разгладивши битловки, заводила его потусторонние слова. Владимир умер в 2 часа. И бездыханно стояли серые глаза, как два стакана. А над губой росли усы пустой утехой, резинкой врезались трусы, разит аптекой. Спи, шансонье Всея Руси, отпетый… Ушел твой ангел в небеси обедать. Володька, если горлом кровь, Володька, когда от умных докторов …
Оставьте меня одного, оставьте, люблю это чудо в асфальте, да не до него! Я так и не побыл собой, я выполню через секунду людскую свою синекуру. Душа побывает босой. Оставьте меня одного; без нянек, изгнанник я, сорванный с гаек, но горше всего, что так доживешь до седин под пристальным сплетневым оком то «вражьих», то «дружеских» …
Глаза претворяют социальные беды. Запреты на уровне зампреда. Вырви глаз, но с тем, чтобы незаметно. Без ментов …! И.о. Иова — Лев Шестов. Фиалка пахнет алкоголем. Алкоиды — прибежище «Аль-Кайеды». Катилина меркантилен, но желает кантилен! Отвечает Канту Ленин: «Интеллигенция — говно». «Ростокино-Лада» — ЦРУ кинуло бен Ладена. У моря горе размером с дно — сТЫдно. …
Да здравствуют прогулки в полвторого, проселочная лунная дорога, седые и сухие от мороза розы черные коровьего навоза!
Помогите Ташкенту! Озверевшим штакетником вмята женщина в стенку. Помогите Ташкенту! Если лес — помоги, если хлеб — помоги, если есть — помоги, если нет — помоги! Ты рожаешь, Земля. Говорят, здесь красивые горные встанут массивы. Но настолько ль красиво, чтоб живых раскрошило? На руинах как боль слышны аплодисменты — ловит девочка моль. Помогите Ташкенту! Сад …
Я — семья Во мне как в спектре живут семь «я», невыносимых, как семь зверей А самый синий свистит в свирель! А весной Мне снится что я — восьмой!